Взяться за перо меня побудила дискуссия вокруг статьи нашего нового уважаемого автора Бениамина Арустамяна, сказавшего, что он всегда считал себя сначала армянином, и лишь потом бакинцем. На эти слова наш руководитель резонно возразил, что нельзя сравнивать несравнимое. Попытаемся раскрыть смысл этого кажущегося простым возражения.
Имеет место путаница в определениях, довольно характерная для армян Баку и Тифлиса, знакомая мне по личному опыту. Категория “армянин” относится к носителям армянской (и никакой иной) идентичности, тогда как категории “бакинец” и “тифлисец” определяют местонахождение человека любого (при этом не обязательно армянского) происхождения. Идентичность подменяется тем, что нельзя даже считать её эрзацем – местонахождением! Есть понятие армянства, но нет и не может быть понятий “бакинства” и “тифлисства”. Эта гротескная reductio ad absurdum проясняет смысл реплики Левона Грантовича.
Я не без умысла поставил Баку в один ряд с Тифлисом. Дело в том, что эти города роднит, помимо пещерного шовинизма их сегодняшних правителей, общность глупой претензии на ассоциацию с Парижем (различие ограничивается тем, что Баку не так давно называли каспийским, а Тифлис – кавказским Парижем). В нелепости этих претензий убеждает уже то, что ни закавказских турок, ни даже гораздо более отёсанных и обходительных грузин никак нельзя назвать французами, а тем паче парижанами. Париж – не просто город. Это – особенный мир, квинтэссенция того, что ассоциируется с представлением об утончённом столичном шарме и лоске. Никого в Союзе не осенила бы идея объявить о существовании кременчугской или даже московской “нации”, зато в Баку и Тифлисе, претендовавших на “парижский” шарм, эту дурацкую мантру повторяли повсеместно. Как появилось на свет это расхожее представление, и какие факторы способствовали его возникновению?
Париж был, наряду с Лондоном, центром европейской политики, а французский язык был языком международной дипломатии (он и сегодня является вторым официальным языком НАТО). Положение изменилось после поражения Франции в войне с Германией в 1871 г., когда Берлин вырвал у Парижа статус центра континентальной Европы. Горечь разгрома усугубляло и унижение Франции. Германская империя была провозглашена в зале зеркал Версальского дворца. Вообразите усилием воли победу Германии над Советским Союзом и торжественное празднование этого триумфа в Кремле, и вы получите представление об огромном масштабе общенациональной травмы, пережитой французами.
Разгромленной и униженной Франции не осталось ничего, кроме культурного реванша, так как в военной сфере превосходство Германии было неоспоримо. Так возникла belle époque – “прекрасная эпоха”, лучшим воплощением которой стало искусство импрессионистов, art nouveau, музыка Оффенбаха и прочие атрибуты элегантной и беззаботной жизни Парижа. Утраченное Францией державное величие в какой-то мере возмещалось доминированием Парижа как законодателя мод, искусства и умения “красиво жить”. Правда, этот феномен оказался дутым, как показало, например, дело Дрейфуса, когда толпы элегантных парижан истошно вопили на парижских бульварах “смерть евреям”, а Камиль Писсаро боялся даже выйти из дома. Отрезвляющий взгляд на belle époque даёт творчество Тулуз-Лотрека, Золя и Мопассана, но факт остаётся фактом. Париж заявил о себе как культурной столице всего мира. Он оказал колоссальное влияние на американскую (и европейскую) культуру, как показало творчество Хеммингуея, Сарджента, Гершвина, Теодора Робинсона и множества других корифеев. Французы, при всех издержках присущего им шовинистического снобизма, сумели обратить к своей выгоде даже общенациональную травму, преподав человечеству ценный и поучительный урок.
Но вернёмся к нашим закавказским баранам, которых обуял нестерпимый парижский зуд. Не зря говорят – куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй! Как возникла аналогия между божественным Парижем и двумя дырками от азиатского бублика в виде Баку и Тифлиса? Ответ на этот вопрос общеизвестен – все элементы европейского шарма, которые можно обнаружить в этих городах, не имеют отношения к их сегодняшним хозяевам. Известно, кто и на чьи деньги возводил лучшие здания Баку и Тифлиса! Но и это не всё: и турки, и грузины до революции составляли довольно незначительное меньшинство населения этих городов, что не могло не создать у них острейшего ощущения своей пришлости и полной непричастности к их подлинной, а не выдуманной большевиками истории.
Единственным способом преодоления комплекса племенной неполноценности закавказских турок и грузин оказалась борьба с армянами, создавшими в закавказской глухомани “парижи”, не отражавшие душевной стихии тех, кому их пожаловала Москва. Объявить армянам войну на смерть руководителям “братских” советских республик не позволял так называемый “пролетарский интернационализм”. Оставалось довольствоваться разбавлением идентичности армян Баку и Тифлиса сказками про белого бычка. К делу ассимиляции армян власти Азербайджана и Грузии весьма успешно подключили огромный вклад армянских мастеров в превращение этих городов в центры культуры в диком кавказском регионе. Вдумайтесь в смысл этих слов – творческий гений армян работал на врагов, содействуя ассимиляции врмян!
Вот и всё, что можно сказать на сей счёт. Остаётся только удивляться тому, что Бока с уму непостижимым, я бы сказал, истинно армянским простодушием восторженно воспевает “бакинскую нацию” через четверть века после погромов армян, а один из моих бакинских друзей, обсуждая со мной эту проблему, на полном серьёзе посетовал на то, что “армяне потеряли Баку”. По-видимому, он забыл, что армянам Баку была отведена роль заложников и живого щита его русской общины. Невозможно потерять то, что давно отнято у тебя, но не все армяне понимают эту азбучную истину.
Я даже задал Левону Грантовичу смешной наводящий вопрос, проливающий свет на наши блуждания вокруг трёх берёз – считает ли он себя “сначала армянином”, и “только потом” ереванцем, гандзакцем или восканапатцем? Ответом мне было явное недоумение нашего руководителя (задавая ему столь провокационный вопрос, я и не ожидал от него какой-то иной реакции).
Восканапат исповедует идеологию армянской державности, совершенно несовместимую с бакинским, тифлисским или даже парижским (я хорошо знаю и очень люблю этот великий город) микрокосмом. Армянином надо быть и сначала, и потом! Можно отречься от всего на свете, но бессмысленно отрекаться от самого себя! Счастлив тот, кто в любых условиях остаётся самим собой, как Нжде и наш новый герой-мученик, Левон Айрапетян. У нас нет недостатка во вдохновляющих примерах мужества и цельности натуры!
В заключение я позволю себе обратиться к Бениамину Арустамяну с уважением, которого наш новый автор, безусловно, заслуживает. Левон Грантович часто повторяет, что дорога домой не бывает усеяна розами, с чем трудно не согласиться. Мой опыт участия в работе Восканапата подтверждает справедливость этих слов. Года четыре назад, в самом начале моего участия в работе нашего сайта, была опубликована моя статья, лейтмотив которой перекликался с исповедью Арустамяна (её заголовок — “Нам нужен армянский эллинизм”). Меня поразила резкая реакция на нее Левона Грантовича, ответившего на неё статьёй под названием “Нам нужен арменоцентризм”. Я не обиделся, а продолжил работу.
Момент истины настал в начале этого года, когда меня начали осаждать мысли о том, что наше “Я” не должно быть разбавлено. Я понял, что арменоцентризм представляет собой вектор политической ориентации армян, а неразбавленность “Я” — её внутренний стержень и основу армянской духовности. Моей находке предшествовала идея арменоцентризма, а то, что идея неразбавленности осенила именно меня, вероятно, неудивительно, учитывая мой тифлисский опыт, во многом пересекающийся с опытом жизни нашего нового автора в Баку, а также мой давний интерес к психологии. Но нельзя замыкаться в скорлупе своего опыта и/или обид, надо идти дальше!
Нам надо двигаться вперёд, преодолевая прокрустово ложе привычного для многих из нас микрокосма. Восканапатцам не присуще выпячивание своей роли в выработке какой-либо идеи, ибо всё у нас идёт в общий плавильный котёл, но я хочу пригласить моих братьев на нашем сайте (включая, разумеется, Бениамина) начать думать в новом для многих из нас направлении. Концепция неразбавленности “Я” заслуживает нашего внимания.
Опыт жизни научил меня ценить в людях достоинства, которыми они наделены в большей мере, чем я сам. У Бениамина есть отличное качество, которого недостаёт мне – въедливое и дотошное внимание к деталям и уважение к Его Величеству Факту. Нам (или, во всяком случае, лично мне) нужны его культура и добросовестность исследователя. Но нам нужен не только его ум, но и цельная мощная армянская душа, не разбавленная привычными для многих из нас экивоками в сторону города, в котором мы родились. Если бы он родился в том же Париже, а не в Баку, он мог бы назвать себя парижанином, что опять же не может и не должно составлять конкуренцию армянству. Любовь к Парижу ничуть не мешает мне быть армянином, и только армянином. Напомню, что понятия “парижства” нет, тогда как армянство было, есть и будет!
Прелесть и красота этого мироощущения состоит в том, что, будучи тем, что мы есть, мы не ставим себя выше кого бы то ни было, но и не позволяем кому-либо ставить себя выше нас. Мы учимся мыслить категориями армянской державности и смотреть на себя сквозь новую и пока еще непривычную призму. Но нам необходимо этому научиться, если мы не желаем застрять в трясине навязанного нам врагами провинциального микрокосма.
Александр МИКАЭЛЯН