Информационно-аналитический портал Voskanapat.info и агентство Times.am представляют вниманию читателей ряд историй и рассказов об Арцахской освободительной войне. Главная цель проекта – знакомство широкого круга читателей с нашими героями. Мы попытаемся выявить и представить Вашему вниманию самые интересные истории и фрагменты освободительной войны.
Итак, рассказывает Микаел Шекян.
Хотите узнать, какой была картина жизни оказавшегося в водовороте войны 17-летнего юноши? Скажу вам: жизнь была в периодичности и количестве сладких чашек чая.
Я почувствовал это, когда мы собирались освобождать село Сумма. С 28 декабря по 6 января 1993 года мы на рассвете каждого дня выпивали по одной чашке сладкого чая и отправлялись исполнять боевую задачу. Число пьющих чай парней с каждым днем уменьшалось, наши ряды редели. Вся философия жизни и смерти, мысли о гибели перед боем, погибнем или нет, все это упиралось в один единственный вопрос: “выпью ли я и завтра чашку сладкого чая?”.
В те дни наши переживания были простыми, цвета — черными и белыми, жизнь и люди имели только одно лицо. По этой причине и жить нам было легче. Это сейчас все, как говорится, относительно. В то время было не так. В особенности для меня, безбородого юнца.
Например, я знал, что мой отец пошел на войну, значит, и мое место должно быть рядом с ним. И напрасно мне указывали на моих сверстников, поступивших в университет в России, напрасно перед каждым боем посылали меня по важному делу куда-то. Долгое время меня не принимали в отряды. Все знали моего отца, и, куда бы я не пошел, меня везде посылали обратно. Так продолжалось до февраля 1993 года. Когда мне исполнилось 17, я поступил в Ереванский институт народного хозяйства и больше мне никто не мешал. Я вошел в четвертый — 71-ый отдельный мотострелковый батальон и начал путь моей жизни.
Но пока, еще в 88 году, я решил, какой бы то ни было ценой раздобыть оружие. Помню, как сегодня. Было 22 февраля. Мой отец поехал в Аскеран. Вы помните, наверное, что именно в этот день азербайджанская толпа ворвалась в Аскеран. Именно в этот день я решил с 4 парнями пойти за оружием. А для того, чтобы иметь оружие, на мой взгляд, тогда, я был уже довольно большим парнем, мне было 12. Друзья мои были помладше — 10-11 лет. Я знал, что в “ТИР”-е есть оружие, старшеклассников водили туда стрелять. Внутри мы повели себя довольно профессионально. Сначала собрали палок, пеньков, разложили их под стенами, чтоб легче было с оружием в руках подниматься. Удивительно, что в здании не было сторожа. Мы осторожно, но без препятствий попали в здание. Перед нами открылась завидная картина — красиво развешанные на стене ружья “ТОЗ”. Наши сердца так стучали, точнее даже не стучали, а трепетали, как у пойманной птички. Было такое чувство, что если бы кто-то посмотрел на нас со стороны, то точно бы увидел это биение. Но, к счастью, никого не было, и наш поход оказался удачнее задуманного. Единственной проблемой было то, что ружья находились под стеклом. Нужно было сначала разбить стекло, что потом только взять их. Я так и сделал. Но вдруг мы встрепенулись от еле слышного дзинганья. Я понял, что это была внутренняя сигнализация, и вот-вот должны появиться милиционеры.
Мы поспешили покинуть “место преступления”. Друзья разбежались в разные стороны. Я тоже пробежал достаточную дистанцию, но решил не покидать местность и проследить издалека за развитием событий. Сначала все было хорошо. Друзей ны было видно. Милиционеры несколько раз зашли и вышли из здания. Но… вдруг они направились прямо в мою сторону и спросили меня, что я там делаю. Я по-мужски ответил, что пришел на свидание и жду девушку. Они схватили меня за руку. “Пойдешь с нами и расскажешь, какую это девушку ты тут ждешь. Если она подтвердит твои слова, то мы тебя отпустим”. Милиционеры не поверили моим словам о том, что я не хочу ставить под угрозу свою любимую девушку, рассказав о ней. В конце концов, что скажет ее отец, что подумают другие? Нет, не мог я раскрыть нашу тайну.
Когда закончились все мои аргументы, и меня повели в направлении милицейской машины, я, как преступники всех времен, решил сбежать. Они, конечно же, не смогли тягаться со мной в вопросе скорости бега, особенно, когда я знаю все закоулки моего родного города. Я добрался до дома. Стоя на балконе, я поискал глазами и нашел всех моих друзей. Точнее, нашел только троих, четвертого не было. Его поймали. Так начался распутываться клубок наших действий. Всех нас по очереди вызвали в отделение. Когда дело дошло до меня, было уже утро следующего дня. Я и отец пошли в отделение милиции. До этого я не проронил ни слова о случившемся, но отец заставил меня все рассказать. В конце концов, он должен был знать, от каких обвинений меня нужно защищать. Я рассказал. Он понял меня. В отделении я узнал, что единственным моим спасением от детской колонии стал авторитет моего отца. Не скажу, что это легко получилось.
Времена тогда были сложные. Конечно, национальные, патриотические идеи уже витали на площадях, но еще оставались милиционеры, готовые ради новой звезды на погонах, испортить мне жизнь. Моим друзьям, естестветвенно, тоже ничего не сделали. Вопрос был закрыт, но от этого мое желание иметь оружие не исчезло. Я знал, что поступил правильно, отец тоже понимал меня. И этого было достаточно.
Тот день оказался переломным для меня. В тот день закончилось мое детство. Мне, как и многим парням того времени, пришлось раньше времени повзрослеть: война отредактировала наши жизни, оставила след. Изменилось наше понимание ценностей. Наивысшей ценностью была не жизнь, а идея, во имя которой мы готовы были пожертвовать, и пожертвовали, наши жизни. Поэтому неудивительно, что для меня вся философия жизни и смерти сфокусировалась на вопросе: “выпью ли я и завтра чашку сладкого чая?”.
Я спокойно относился к тому, что могу погибнуть. Возможно, причина была в моем возрасте- я был очень молод для понимания настоящей цены человеческой жизни. А вокруг меня смерти было так много, что я уже привык к ней. Довольно продолжительный период ни один день не проходил без потерь. И я научился с равнодушием смотреть в глаза смерти, не дрожать, когда она преследует тебя, когда за плечами чувствуешь ее дыхание.
Думаете, я говорю пустые слова? Нет. Было 15 января 1994 года. Мы были в местности Сеид Ахмедлу. Еще не было рассвета, когда мы в количестве 25 человек приступили к выполнению задания. По предварительной договоренности, мы должны были зайти с тыла противника и, ударив сзади, создать панику в его рядах. Бойцы Гадрутского оборонительного должны были выйти вперед и, захватив передовую часть противника, встретить нас. Враг был напротив них, мы находились сбоку. Наши действия продлились около часа. Но по какой-то причине бойцы Гадрутского оборонительного не вышли вперед, и мы остались в тылу противника, как вбитый клин. Была пустошь, ни рва, ни холма, ни даже хотя бы одного дерева. Мы оказались в окружении врага. Был уже полдень. От наших не было вестей. Более того, нас заметили с позиций Мартуни наши ребята и, приняв нас за врагов, открыли по нам огонь. Враг в свою очередь атаковал нас, чтоб вернуть потерянную позицию.
Мы оказались между двух огней — с одной стороны нам на голову лился огненый поток от наших ребят, с другой — по нам стрелял враг. И не было места, чтоб спрятать голову. Понятно, что не обойтись без раненых и погибший. Мы связались с центом связи и доложили обстановку. Нам приказали вернуться обратно на исходную позицию. Мы должны были пройти через шквал огня. Решили бегом преодолеть это расстояние. Понятно, что сначала надо было вывести раненых и погибших. Когда те, кто их унес ушли, остались только мы вчетвером. Во время бега я заметил, что у бегущего впереди меня Варужана был продырявлен тулуп. “Варужан, что это? Ты ранен?”. “Не обращай внимания. Ничего страшного. Давай скорее, потом посмотрим”, — таким был короткий ответ Варужана. Нужно было не терять ни минуты, так как по нам работали с двух сторон. Но пока мы бегом пересекали эту местность, с позиций противника появился танк. То есть с той позиции, которую наши должны были занять, но не сделали этого. Позиция находилась сверху нас, мы успели только заметить, что башня поворачивается в нашу сторону.
У нас, кроме нашего оружия, было еще по гранатомету. У каждого по одному снаряду. Мы выстрелили, но по роковой случайности ни один из снарядов не попал по цели. Мы остались один на один перед лицом смерти, и смотрели, не моргая, на лица друг друга. Что должно было случиться? Что мы чувствовалил в тот момент? Ничего мы не чувствовали. Каждый день погибали такие же парни, как мы. Тело многих мы собирали по частям. Пришел и наш черед. Что такого? Холодность, с которой мы смотрели на танк, наверное, была неестественной, противоречащей законам жизни, так как, я думаю, что перед угрозой жизни человек должен хвататься за жизнь. Но мы равнодушно стояли и ждали своей доли снаряда, который так и не взорвался. Каким же было наше удивление, когда танк сначала изменил направление башни, а затем и вовсе развернулся и уехал.
Мы потом уже узнали, что это был один из наших парней Хнушинакец Артур, поспешивший к нам на помощь. Он узнал о нашем тяжелом положении, о наших погибших. Взял танк у Гадрутского оборонительного и приехал к нам на помощь, чтоб мы смогли отступить. Оказалось, что расположенную между нами и ими позицию азербайджанцы уже покинули. Если бы наши вышли нам навстречу, то без сопротивления дошли бы до нас. Но они, не знаю почему, не пришли. И нам пришлось пережить то, что мы пережили. Надеюсь, что у них была весомая причина не выполнить задание, потому что мы заплатили очень высокую цену из-за этого…
… А сладкий чай я до сих пор люблю… И сегодня рассвет я встретил чашкой сладкого чая, с той лишь разницей, что она больше не пробуждает мыслей о смерти. И завтрашний день, и завтрашний чай предсказуемы и ожидаемы. Точнее каждый новый день осмыслен и ожидаем.
Беседовала Юлия ВАНЯН