Моя покойная бабушка по линии отца – Мец Бабо (թող Աստված իր հոգին լուսավորի) – была старшей женщиной большого рода. Что в патриархальных семьях значит Мец Бабо, и какое она имеет влияние на всех домочадцев, объяснять, я думаю, не требуется.
Бабушка была дочерью сотника из отряда Андраника, корнями из Мушской долины, но родилась в Севастополе, куда закинула ее семью судьба и чудовищная резня. Ее называли Анной, иногда – Анаит, хотя ее настоящим именем было Мармар. Для моего деда это был второй брак, бабушка была младше него на 13 лет, но как и где их познакомили друг с другом, я уже не помню, а теперь и спросить некого.
На старой, чудом сохранившейся еще добрачной ее фотографии, она – настоящая красавица, стройная, светловолосая, с гордым взглядом, с длинными локонами и в длинном платье, судя по виду, тогда модном и дорогом.
С дедом, как мне казалось, они друг другу не подходили. Дед был здоровенным мужиком, настоящим, или, как сейчас бы сказали, идейным партийцем. Простым и сдержанным на эмоции. Когда я был маленьким, то забирался к нему на колени и просил «покатать мышцы». Дед закидывал свои здоровенные руки за голову, и я заворожено наблюдал, как под кожей начинали ходуном ходить его мощные бицепсы.
Дед любил выпить в хорошей компании, а когда выпивал, пел запрещенные тогда дашнакские песни, дрался и запросто мог дать в лоб любому, сдуру подвернувшемуся под руку. Однажды, когда мне было лет 6-7, дед, будучи крепко выпившим, уж не знаю из-за какой моей шалости, погнался за мной, но сумел лишь окатить меня ведром ледяной воды. Его гнева не боялась только наша Бабо. Она одна умела успокоить разбушевавшегося деда, прощала ему все его пьяные выходки, по вечерам согревала воду и омывала ему ноги, содержала в порядке весь огромный дом, готовила еду, стирала, убирала, вязала спицами и крючком, штопала, смотрела внуков, в общем, была настоящей Мец Бабо – мудрой и доброй хозяйкой и хранительницей очага. При этом очень многое знала, была отличной собеседницей и в свободную минутку всегда читала какую-нибудь книгу. Всем своим детям она сумела дать высшее образование.
А как она готовила! Перед сном зайдет в спальню и тихонько спросит: «Что приготовить утром на завтрак?» А утром хочется поваляться, но из-под одеяла выгоняет чарующий запах какой-нибудь из бабушкиных вкусностей.
А как захватывающе она умела рассказывать разные истории. О сказочных героях и волшебных красавицах, об ангеле смерти Азраиле и Азаран блбуле, о мифических вишапах, о реальных собаках-турках и всегда побеждающих их наших джан-фидаи. От Бабо я впервые узнал о Геноциде – в те годы чем-то непонятном, далеком, темном и страшном для меня.
Ее отношение к туркам характеризуют такие, врезавшиеся мне в память детали. Входя в городской автобус, она никогда не садилась на сидение, на котором до этого сидели турки. Когда соседские турки заходили к нам домой за чем-нибудь, после Бабо выкидывала в мусор кружки, из которых они пили воду.
После смерти деда в 1982 году она до самой своей кончины уже в нынешнем, XXI веке, не снимая, носила черное. И сколько ее помню, она всегда пила кофе. Много раз в день. Черный. И убийственно крепкий.
Бабушка, несмотря на кажущуюся мягкость характера, могла быть и железно суровой. А при необходимости проходилась по адресату отборным трехэтажным матом. Причем таким заковыристо литературным, какого сейчас уже и услышать негде. Помню, как она однажды отлупила мою тетку – младшую сестру моего отца – за то, что та (ей тогда было лет 18-19) припозднилась-загулялась.
Род наш, хоть и большой, а все одни женщины. Такой вот непонятный перекос. Меня, как старшего и единственного мальчика в роду, Бабо любила самозабвенно и позволяла мне то, что не позволялось моим сестрам. Когда я стал старше, она всюду высылала мне деньги и посылки – в армию, в институт и т.д. Вспоминаю: когда я куда-нибудь уезжал, она всегда беззвучно плакала, всегда! Даже если это расставание было совсем ненадолго.
Когда я вернулся из армии, Бабо решила, что меня пора женить. И взялась за это дело основательно. Тогда у нас в доме стали появляться разные местные красавицы. А чаще всех – соседская Назели. Назели варила кофе, пекла сладости и приносила из дома разные обеды. Лезла со всякими разговорами и постоянно искала повод оказаться рядом со мной. А повод, надо сказать, нашелся чрезвычайно легко – вязание. Бабушка была настоящей профи в вязании крючком чудесных воздушных узорчатых воротничков, подставок под посуду, различных прихваток и прочих вещей – настоящих произведений искусства. Естественно, Назели стала наведываться под предлогом обучения тонкостям вязания, чем вызвала немалую симпатию моей Бабо. Такую симпатию, что последняя стала, к моему вящему неудовольствию, периодически просить меня «присмотреться к этой хорошей девушке, а то ведь так хочется правнуков понянчить». Не скажу, что Назели была несимпатичной девушкой, скорее наоборот. Высокая, стройная, темноволосая и очень белокожая, она вполне могла бы осчастливить какого-нибудь холостого пандухта. Но я, 20-летний парень, в голове которого в то время были только спортивная штанга и огромное желание увидеть мир, до роли жениха и будущего молодого папаши точно не дозрел. Поэтому всячески избегал ухаживаний Назели, которые, тем не менее, становились все навязчивее.
Все разрешилось само собой. Однажды, вернувшись домой, столкнулся в дверях с выбегающей в слезах Назели.
– Чтоб больше ноги твоей здесь не было, обманщица! – вслед раздавался голос моей Бабо. Что же случилось?
Оказывается, хитрая Назели взяла несколько совершенно чудных вязаных воротничков, – дескать, на них имеются покупатели. На самом деле, видимо, куда-то их одевала, а потом принесла обратно – мол, не продались. Но бабушка, конечно, заметила, что воротнички были «одеванными». Больше всего на свете Бабо ненавидела обман. Если бы Назели попросила, естественно, Бабо бы ей не отказала. Но эта, в сущности, пустяковая ложь поставила крест на планах Назели, а, стало быть, к моей радости, и на планах Бабо окольцевать меня. После этого случая Назели в нашем доме больше не появлялась. А совсем недавно я узнал, что эта девушка (вернее, уже женщина) сошла с ума, как когда-то и ее покойная мать, и недавно скончалась. Такая вот грустная наследственность и печальная история несостоявшихся отношений.
Потом были блокада, отсутствие света, газа, бензина, транспорта – всего того элементарного, о чем просто не задумываешься в «нормальное» время. Лютые зимы, когда спали в пальто, подложив под матрас нагретый на буржуйке кирпич, и мылись из тазика, грея один бок, пока замерзал другой. Свечи, керосинки, еда, приготовленная на таблетке сухого спирта, километровые очереди в пур за хлебом из дешевой муки вперемешку с отрубями, троллейбусы, которые толкали пассажиры до того места, где был ток. И война – беспощадная, жестокая и долгая. И Бабо, в одночасье постаревшая, осунувшаяся, потемневшая, со своим неизменным «Наш Господь велик…»
После войны моя бабушка Мармар – хранительница очага – безуспешно пыталась сохранить семью в ее патриархальном виде. Но где там! Огромная страна развалилась на глазах, жизнь в Армении была страшно тяжелой; из тех мест, где нет проблем, и есть работа, настойчиво звали друзья, внуки и внучки разъезжались по разным весям, городам и странам, и единственной связью с Бабо оставались нечастые звонки. В 95-ом уехал и я. Учился. Начал неплохо зарабатывать. Отправлял деньги, чтобы она ни в чем не нуждалась. Пробовал было перевезти ее к себе, она согласилась, но так и не смогла привыкнуть к чужой жизни, сильно тосковала, мучилась от непреходящей бессонницы, плакала по ночам и, в конце концов, я вынужден был увезти ее обратно в Армению.
Бабушка прожила долгую и очень сложную жизнь, в которой было всё – и счастье, и радости, и войны, и блокады, и боль утрат, и трагедии потерь. Самая страшная потеря случилась в середине 50-х. Однажды мой отец и его младший брат возвращались с рыбалки. Наверно баловались, как все мальчишки, и леска от удочки зацепилась за провода. Брат отца полез их распутывать, и его убило током. Ему было всего 13 лет. В честь него я и получил свое имя. Но каково это – матери пережить смерть своего ребенка…
А еще помню, как после Сумгаита она однажды сказала: «Как хорошо, что дед умер, не увидел всего этого ужаса. А то сердце бы разорвалось…»
Последний раз я видел Бабо, когда приезжал в Армению со своим первенцем. Как она за ним смотрела, как ухаживала! Хотя уже плохо видела, и пальцы на руках почернели, скрючились и плохо слушались. Пела ребенку колыбельные и свою любимую «Мшо султан, Сурб Карапет». Однажды обратил внимание: уставшая Бабо спит, сидя в кресле, руки автоматически вяжут, а ее нога на весу (!!!) продолжает ритмично качать коляску со спящим младенцем. Я, здоровый мужик, подобное движение смогу делать разве что минуту-другую. А старенькая Бабо могла вот так двигать часами!..
Как умерла Бабо, мне потом рассказывала моя hоркуйр – младшая сестра моего отца. Утром бабушка привычно выпила кофе. А потом отправила тетку в магазин – за какой-то абсолютно ненужной ерундой. Видимо, почувствовала приближение смерти. Когда тетка вернулась, бабушка сидела в своем кресле, как будто просто уснула. Рядом на столике остался лежать недовязанный свитер для кого-то из правнуков. Вот так она нас любила: даже своей смертью постаралась никому не причинить неудобств.
Такой была моя бабушка. Не героиня, не суперобразованная, небогатая. Обычная армянская женщина. Мягкая и добрая. И одновременно сильная и выносливая. Объединявшая всех нас.
Когда ее не стало, некому стало поддерживать очаг в большом доме. Увы, дом без фундамента – уже не дом.
Обычная армянская бабушка…
Нет. Конечно, не обычная. Самая лучшая, самая добрая, самая мудрая, самая-самая. Моя бабушка Мармар…
А через год не стало моего отца.
Мне почему-то кажется, что они встретились. Где-то там, далеко, где нет душевной боли, нет предательства, нет обид и нет беззвучных слез разлуки.
Они смотрят на нас оттуда. Мать и сын. Мой отец и моя бабушка.
Мне правда хочется верить, что это так…
ПАНДУХТ