ИЗ КОНСТАНТИНОПОЛЯ В САМСУН
После распада константинопольской организации русских моряков в городе из старых товарищей эсэров оставался только еврей Давид, бежавший из Сибири, куда был сослан на вечное поселение. Ему, как и мне, стало трудно жить в Константинополе, и он решил вернуться через Батум на Кавказ. Если бы его возвращение прошло успешно, я намеревался отправиться следом.
Давид жил в турецком квартале К-поля. Я должен был повидаться с ним, чтобы договориться о некоторых вещах. Было утро, один из тех ясных дней ранней осени, когда природа стоит на пороге изменений, разлитых в воздухе. Давид был дома, просматривал бумаги, уничтожал ненужные, собирал разбросанное тут и там белье – вечером он уезжал. Договорились, что он свяжется со мной сразу по прибытии в Батум; я передал ему необходимые для связи адреса. Потом мы вместе вышли на улицу, направляясь в Пера– посидеть и последний раз вместе пообедать. По дороге, на площади Фатиха, наше внимание привлекла собравшаяся толпа. Когда дошли до площади Султан-Баязид, было уже не протолкнуться: возмущенные, разъяренные бесчисленные толпы турок направлялись к Айя-Софии. Здесь, под Джемберлидашем, какой-то оратор угрожающе размахивал руками. Ничего нельзя было расслышать, однако стало понятно, что началась балканская война. Мы сочли, что это обстоятельство станет удобным поводом для успешного возвращения Давида.
С площади Айя-Софии толпа направилась к мосту и через площадь Кара-Кея двинулась к Пера. Множество людей смотрели из окон многоэтажных зданий Оттоманского банка, Пера-паласа, Пти Шани, английского консульства на толпу, которая тем временем приняла вид организованной демонстрации. На площади Таксим она остановилась. Повсюду шныряли мальчишки, толкались, бегали туда-сюда по тротуарам, стараясь пролезть вперед. В толчее я вдруг потерял Давида. Искать его в этой суматохе было бессмысленно; я остался стоять на месте, в надежде, что он сам найдет меня. Прямо напротив меня, над морем красных фесок вдруг показался громадный турок. Он стоял на каком-то возвышении с угрожающим, злым лицом. Говорил что-то, размахивая обнаженной саблей, но мне ничего не было слышно. Я видел только, что его сабля со все нарастающим остервенением рубила воздух. Это была прелюдия к войне – поклонение традиционному ятагану. Стоящий рядом со мной мужчина в кепи почесал затылок и, глядя на меня, улыбнулся. Я принял суровое выражение лица. Мужчина посерьезнел и сразу исчез…
– Яшасын!* Слава! – крикнул кто-то, стоящий рядом с оратором.
– Я-ша-сын! – откликнулось море фесок.
Столичная толпа, сжатая со всех сторон, непонимающая, удивленная, все еще тесно стояла на площади. Отставшие толкались, протискивались вперед, не замечая направленных на них угрожающих, возбужденных взглядов. Всяк старался заглянуть поверх голов. Вдруг тут и там появлялись люди, демонстративно-уверенные движения которых выдавали в них государственных служащих. Внезапно установилась мертвая тишина. Голос оратора теперь эхом доходил и до меня, но понять что-либо все равно было нельзя. Я чувствовал на своем лице чье-то тяжелое, пахнущее табаком, дыхание; постарался отстраниться, и в это мгновение многотысячная толпа снова завопила в голос:
– Яшасын!..
Кто-то рядом со мной в тюрбане, с красным от натуги лицом, набухшими на шее венами, тоже закричал во всю мочь:
– Я-ша-сы-ын!…
Стоящие рядом безразлично оглянулись на кричавшего. Толпа вдруг подалась назад; снизу послышался марш военного оркестра. Всеобщее внимание обратилось к оратору – в нижний конец площади. Крайне возбужденные люди устремили туда свои горящие взгляды, готовые перегрызть горло всякому, кто осмелится помешать насладиться зрелищем. Толпа раздвинулась, затопив тротуары.
По улице проходил военный отряд – вооруженный, блестящий, в новенькой форме.
– Яшасын! ..
Колонны солдат бесконечным строем затапливали площадь и текли наверх. Их штыки блестели под солнцем. Впереди ехал конный командир. Конь, взбудораженный шумом толпы, мотал гривой и шел боком.
– Яшасын!..
Вдали все еще раздавались угасающие звуки песни “Хюрриет” (Автор Григор Галфаян. -прим. пер.) .
* * *
Прошло две недели; от Давида не было никаких известий, вероятно, его арестовали. Положение в К-поле усложнялось с каждым днем: вчерашние подневольные люди, полные ненависти друг к другу, направлялись в старый город, и это заставляло беспокоиться даже тех, кто еще вчера «чисто теоретически» радовался подобному развитию событий. В Куманово, в Монастыре, Люле-Бургасе, Гирк-килисе, Чорлу малочисленные союзники, которых турки до этого и людьми-то не считали, громили наследников Грозного султана Селима и продвигались вперед, не встречая сопротивления. Турки укрепляли Чаталджу, опасность нависала над К-полем.
В подобных условиях нечего было и думать о том, чтобы найти в К-поле хоть какую-нибудь работу или должность, а имеющихся у меня денег могло хватить самое большее на месяц-два.
Был вечер. Я шел по Амал-баши к редакции “Азатамарта”, когда вдруг встретил Ростома. Он шел медленно, глядя под ноги, слегка покачиваясь – это было верным признаком того, что он всецело поглощен своими мыслями. Ростом справедливо боялся, что под предлогом войны во внутренних провинциях (в Западной Армении. – прим. пер.) могут начаться беспорядки, от которых, как всегда, пострадают армяне.
Увидев меня, Ростом остановился. Посмотрел и, стараясь что-то вспомнить, поднес указательный палец к носу и приподнял его кончик… Нет, не вспомнил. И спросил:
– Чем ты теперь занимаешься?
– Ничем…
– Поехали в Эрзрум…
– Что мне там делать?..
– Что нужно, то и будешь делать…
* * *
И в один из душных дней я отправился в Эрзрум. На пристани нас провожал один только Хажак. Думаю, это он, не найдя для меня места учителя в К-поле, попросил Ростома взять меня с собой. Поездка была вынужденной и неприятной. Снова этот неприветливый Эрзрум, через который я проезжал всего два месяца назад. Возвращение по дороге, по которой ты проезжал, всегда наводит на грустные мысли; в таких случаях кажется, что тебя по ней ведут не обстоятельства, а какой-то рок.
Мы уже проехали большую часть пути. Судно шло, прижимаясь к скалистым берегам Синопа. Ростом сидел в каюте. На палубе никого не было, только два матроса лихорадочно закрывали досками люки и накрывали их брезентом. Море было настолько спокойным, что я наблюдал за их лихорадочными, торопливыми действиями с удивлением, не понимая причины. Золотые лучи солнца, словно ниспадающая небесная корона, блестели на поверхности воды, складываясь в длинную дорожку. Вода кипела под носом судна; снежно-белая пена поднималась волной и со вздохом отступала, разбиваясь. Меня внезапно удивил царивший вокруг покой: в воздухе чувствовалась какая-то напряженная угрожающая тревога. Матросы у борта смотрели на юг, где на горизонте появилась черная туча, быстро ползущая вверх по небосклону. Я понял, что будет буря. Море мягко плескалось, словно убаюкивая… Вдруг сразу потемнело, поднялся сильный ветер. В борта судна ударили разъяренные пенные волны, и в мгновение ока все смешалось. Я едва успел подумать о бездонной глубине моря и надвинувшейся опасности, как нас настигли горы взбесившейся воды. Судно дрожало, билось, как в лихорадке, болталось, как корыто. Я спустился вниз…
Ночью буря совсем осатанела; море превратилось в ад. Ветер выл и свистел, швыряя судно словно лодчонку. Большая часть пассажиров страдала морской болезнью. Ростому было очень плохо – он и без того с трудом переносил морские путешествия. Он лежал на спине, не вставая. Буря между тем все крепчала. Капитан и вся команда сбились с ног, пытаясь спасти судно.
К рассвету буря начала стихать. С первыми лучами солнца я вышел на палубу. Передо мной раскрылось великолепное зрелище, подобного которому я никогда не видел.
Гигантские изумрудно-бирюзовые волны, чьи пенистые гребни походили на снежно-белые вершины, с ужасающей яростью бросались на судно и хлестко вламывались на палубу, заливая ее. Судно содрогалось, скрипело и словно замирало на месте, не в силах преодолеть ужасные валы. Огромный корабль, отданный во власть стихии, казался детской игрушкой. Несколько секунд он медленно выпрямлялся, вода шумно стекала с палубы. В следующее мгновение корабль столь же медленно начинал взбираться на новые вершины волн; его бросало с борта на борт; он, как пьяный, бросался в открывшуюся бездну, затем, словно протрезвев, распарывал носом подножия волн и, ныряя, как утка, поднимал над водой голову…
Взошло солнце. Буря начала успокаиваться; тяжелые, неповоротливые валы тыкались туда-сюда, словно искали место для отдыха. Казалось, что-то продолжало бить их снизу, не давая передышки.
Измученные качкой пассажиры понемногу выползали на палубу и с вожделением смотрели на далекий берег. Мы подходили к Самсуну. Судно уже вошло в спокойную, гладкую, как озеро, бухту. Тянущийся с севера в море язык мыса обвивал ее зеленым поясом. Издали город был похож на груду камней; ближе стали различаться отдельные дома. Всего города пока не было видно, и только чуть позже он открылся во всем своем великолепии. Среди буйной зелени друг за другом появлялись бесчисленные коробочки домов с черепичными крышами. За ними, под стоявшими подковой холмами, блестело белое здание, похожее на казарму. Налево вдали виднелись бесконечные зеленые сады…
Издав последний громкий гудок, словно облегченно вздохнувший путник перед привалом, наше судно со скрежетом отдало якорь. Матросы так же торопливо стали собираться и открывать люки. Один из них, размахнувшись, бросил за борт веревочные сходни. С берега к нам, обгоняя друг друга словно утки, плыла стайка лодок. Еще немного, и они уже сгрудились возле бортов. Жестами и криками лодочники предлагали свои услуги. Мы, как и многие, сошли с судна на берег, чтобы провести пару часов на твердой земле.
* * *
Насколько Самсун был привлекателен с моря, издали, настолько же неприглядным он оказался вблизи. Мы вошли в армянский квартал; улица была почти безлюдной. Дошли до школы. В небольшом дворе толпились дети, стоял невообразимый гам, яблоку негде было упасть. Дети удивленно посмотрели на нас и отступили; шум прекратился. Наверное, была большая перемена. В просторном, похожем на зал коридоре, куда с двух сторон выходили классы, беседовали учителя. Видно было, что все знакомы с Ростомом. Со мной поздоровались торопливо и мимолетно, так что я тут же забыл их имена. Они сильно различались возрастом, лицами, внешностью, словно представляли разные типы армянина, из разных областей.
После принятой в таких случаях пары-другой ничего не значащих фраз на нас обрушился настоящий ливень нетерпеливых вопросов:
– Неужели иттихадисты отрицают селаникские (салоникские) договоренности? – спросил очкастый учитель, перескакивая с вопроса на вопрос.
– Нет, – кратко ответил Ростом.
– Тогда как же следует понимать их действия?…
– Как хотите…
Учитель, помаргивая больными глазами, посмотрел на директора.
– Как же тогда с ответственностью за резню в Адане, неужели они не считают это бесчестьем для себя? – спросил невысокий учитель со строгим выражением лица.
– Честь, бесчестье для них ничего не значат, мой дорогой, – устало ответил Ростом, – есть опасность повторения этих ужасов, об этом надо думать…
– А что говорят о порядке разрешения земельных споров? – озабоченно спросил директор.
– Ничего. Правительство потеряло голову, и решение земельных споров теперь еще больше осложнится…
– Каковы сейчас отношения между дашнаками и иттихадистами? – спросил учитель с бледным лицом и усталыми глазами.
– Мы не изменили своего отношения к новой Турции и работаем как над укреплением Конституции, так и над удовлетворением наших земельных и административных требований.
– Что вы думаете о войне? – спросил старик с застывшей на лице вежливой улыбкой.
– Война ставит нас перед необходимостью, с одной стороны, проявлять крайнюю осторожность, чтобы избежать массовых погромов в вилайетах, с другой – еще больше сосредоточиться на решении наших политических требований.
– Как долго будет продолжаться война?
– Трудно сказать. Это зависит от воли великих держав…
– Как, по-вашему, поведет себя в этой войне Англия? – снова обратился с вопросом очкастый учитель, помаргивая.
– Как поведет себя Англия, не знает даже английский король, где уж мне знать, – с улыбкой ответил Ростом.
– А Россия? Ведь все зависит от двух этих противоборствующих стран…
– Позиция России понятна – ведь это она развязала войну…
– Но, простите, как могла Россия развязать войну, если ее начал К-поль? – возразил невысокий учитель.
– Почему же? – удивился Ростом.
– Как почему? Ведь говоря “Энос-Мидия” мы понимаем “К-поль”.
– Начнем с того, что Россия не думала, что действия балканских союзников будут столь успешны, иначе ей было бы нетрудно удержать их на линии Энос-Мидия, – ответил Ростом и вместе с инспектором вошел в учительскую.
Учитель с бледным лицом стал показывать мне школу. Дети в классах вставали и, держа в руках учебник или тетрадь, не отрываясь, смотрели на нас. После многих лет перерыва их образы будили во мне старые милые сердцу воспоминания, встающие друг за другом перед глазами.
Перемена закончилась, я вместе со своими спутниками зашел в учительскую. Директор уже был там, поднялся нам навстречу; выяснилось, что школе очень нужен еще один педагог; мне предложили остаться в Самсуне и занять вакансию. Я был готов с большим удовольствием принять предложение и обернулся к Ростому. Он сразу угадал мое желание и с едва уловимой улыбкой сказал:
– Значит, хочешь остаться? Разве я для этого привез тебя с собой?..
Ваан МИНАХОРЯН
Перевод с армянского Раздана МАДОЯНА