Работа в армейских мастерских стала настоящим спасением для живущих в Дейр-эз-Зоре Армян, как мужчин, так и женщин. Их было около четырехсот человек, уцелевших после ужасной бойни. Не имея средств к пропитанию, они были бы обречены на смерть от голода, не будь этих мастерских.
Мастерские эти были созданы по распоряжению командующего тылом турок, каймакама Сеида Хамид-бея, Араба родом из Багдада, и были предметом его особого внимания.
Работа в мастерских не только обеспечивала питанием самих работников, но и давала им чувство защищенности, освобождала от преследований местных гражданских властей и полиции, от их произвола.
Сеид Хамид-бей не очень ладил с местными городскими властями и отдал приказ, согласно которому полицейским запрещалось входить в мастерские под каким бы то ни было предлогом.
Большинство женщин в самих мастерских же и ночевали, тем самым освобождаясь от необходимости платить за жилье.
Сам Сеид Хамид-бей, а также начальник мастерских сотник Ихсан-бей очень строго следили за поведением женщин.
Вечером двери женских мастерских запирались на замок и оставались запертыми до утра, потому что строго-настрого запрещалось кому бы то ни было входить или выходить в это время из помещения.
Однажды несколько женщин уговорили охранника и поздно вечером пошли в гости к своей подруге. Через несколько дней об этом стало известно Сеиду Хамид-бею. Он тотчас сам приехал в мастерские и учинил строгий допрос, подробно расспросив как каждую из ушедших в гости, так и принявшую их женщину, и пообещал при повторении выгнать всех из мастерских.
Кроме взрослых мужчин и женщин в мастерских жили и дети, которые работали в меру своих сил и тоже получали паек, защищенные от всякого произвола.
…Через несколько дней мы действительно узнали, что в Дейр-эз-Зор, где у них уже было свое представительство – мензил, приехали германские офицеры. Один из приехавших был новым командиром мензила.
На следующий же день он явился с официальным визитом. Высокий, худой, желтоволосый и голубоглазый симпатичный военный лет сорока пяти, сотник Густав Эдваль.
У Сеида Хамид-бея уже находились двое других тысяцких: один – Босняк, второй – Араб.
Я стоял в отдалении, выполняя функции переводчика.
Это был чистый визит вежливости и длился он не более двадцати минут.
Германский сотник попросил принять его на следующий день для подробного обсуждения ряда важных вопросов.
Сеид Хамид-бей ответил, что он всегда к его услугам и сотник может приходить в любое удобное время.
Сотник, прощаясь, пожал всем руки, затем, обернувшись ко мне, спросил, турок ли я.
– Нет, я Армянин.
– Спасибо вам за то, – сказал он, – что вы переводили для нас. Без вас мы не смогли бы понять друг друга.
И пожал мою руку тоже.
Это произвело на присутствующих, особенно на чавуша Мехмета, наблюдавшего из-за двери, достаточно большое впечатление.
Едва сотник убыл, Сеид Хамид-бей вызвал меня к себе.
– Я очень доволен тобой, – сказал он, – видно, что ты хорошо владеешь французским, а я боялся, что мы осрамимся перед гостями.
– Иначе я бы не взялся за это дело,- отвечал я.
– Доволен службой у меня? – спросил он.
– Да, мой бей.
И, видя его в хорошем расположении духа, добавил:
– Только, простите, могу ли я вас попросить…
– Говори, говори, – подбодрил он.
– Ночная служба тяжела для меня, особенно если сижу просто так…
– А кто тебе сказал, что ты должен оставаться на ночь! – воскликнул он.
– Это приказ Мехмет-чавуша.
– Удивительно. А ну, зови его сюда.
Я вышел из кабинета и сказал Мехмету, что его вызывает командующий.
Он пошел и вскоре вернулся.
– Впредь можешь не оставаться по вечерам, – сказал он раздраженно, – мы будем здесь…
На следующий день германский сотник пришел снова и на этот раз оставался у Сеида Хамид-бея более двух часов.
– Я прошу, чтобы при нашем разговоре не было посторонних, – сказал он.
Командующий вызвал Мехмет-чавуша и сделал соответствующее распоряжение.
Тогда сотник Эдваль достал из кармана блокнот и начал давать подробный отчет обо всех турецких военных гарнизонах, где он успел побывать, от Пиречека до Дейр-эз-Зора.
Это была безжалостная критика турецкого военного руководства. На Евфрате вымокли и сгнили целые шахтуры с пшеницей. Военные арсеналы, которые должны были быть полными, оказались пусты. Боеприпасы исчезли, а точнее, были распроданы вождям кочевых Арабов.
Энези (одно из кочевых арабских племен) угнали принадлежащие армии тысячи овец и три тысячи двести коней.
– Но вам, конечно же, об этом известно, – время от времени обращался он к Сеиду Хамид-бею.
– Нет, неизвестно, – отвечал тот.
– Но как такое возможно?
– Эфенди, военные скрывают это от нас, чтобы не понести наказания.
– Разбойники Энези после всего этого никуда не ушли и время от времени нападают на шахтуры, чтобы украсть ячмень и пшеницу. Пока это племя остается там, наше сообщение по суше и по воде будет под угрозой. По моим сведениям, конного отряда в пятьсот сабель достаточно, чтобы разогнать их.
– Откуда мне взять эти пятьсот сабель, – отвечал Сеид Хамид-бей, – я могу послать не больше пятидесяти человек, и то если наберу. А этого недостаточно.
– Что же нам делать в таком случае?
– Подождем, пока Энези уйдут сами.
Командующий объяснил сотнику, что передвижение Энези зависит от сезона и скорее всего дней через пятнадцать они сами откочуют от Евфрата.
Германский офицер жаловался также на гражданские власти, которые не оказывают необходимого содействия военным.
Таким образом за время встречи сотник Эдваль указал на все недостатки турецкого правления.
…После его ухода Сеид Хамид-бей приказал мне держать все услышанное в строжайшей тайне.
– Иначе, – сказал он с угрозой, – не сносить тебе головы.
Только теперь я понял, как тяжела работа переводчика и как опасна. Малейшее подозрение в выдаче тайны могло привести к военному трибуналу, а оттуда на виселицу.
Но самым удивительным было то, что я, всего лишь месяц назад сосланный в Эль-Пусейру как политический преступник, теперь выступал переводчиком, стал самым доверенным человеком, посвященным в военные тайны Турции.
Такие противоречия возможны только в этой стране.
…………
В германском представительстве я был записан как Саак-оглу Ерванд, но все звали меня Ервандом.
Как-то шли мы с сотником по улице, я, по обыкновению, на шаг позади.
– Ерванд, – сказал он вдруг, – подойди ко мне.
Я нагнал, полагая, что он собирается отдать какой-то приказ.
– Иди рядом, мне с тобой поговорить надо, – сказал он.
Потом, глядя мне в прямо в лицо, спросил:
– Кого ты знаешь по фамилии Отъян?
– Это я, – отвечаю.
– Видно, ты человек в своем роду известный.
– Да, довольно известный, – ответил я.
– У тебя есть изданные книги, ты автор романов, переводчик.
– Верно, – согласился я.
– Ты был редактором газеты, издавал свою собственную.
– Да, г-н сотник, – промямлил я.
– Поздравляю, – сказал он.
– Спасибо, но откуда вы все это знаете?
– Слышал, – ответил он, не собираясь называть источника этих сведений.
Затем добавил:
– Теперь я понимаю, почему тебя преследует полиция, но будь спокоен, пока я здесь, тебя никто не тронет.
– Спасибо.
– А если уеду, тогда не знаю, что с тобой будет.
Потом добавил, что он долго был в Персии, где готовил персидских полицейских и знал довольно много Армян.
– Которые, однако, – добавил он, – были не особенно симпатичные люди.
– Почему же? – спросил я.
– Потому что вместе с Русскими и Англичанами прибегали ко всяким махинациям, чтобы провалить наши инициативы.
Потом заговорили об армянских погромах, о преследованиях, о депортации. Под конец он заявил:
– Если Германия победит в этой войне, знай, что в Турции не останется ни одного Армянина.
– Перебьют?
– Нет, всех вышлют вон из Турции. Это окончательное решение, которое поддерживает и Германия.
…………
Пекарь Нерсес как-то нашел меня и сказал:
– Два дня назад из К-поля привезли молодого Армянина и посадили под арест.
– Ты его видел?
– Да, помог знакомый полицейский. Это племянник Гарегина Пастрмаджяна, его потому и выслали, хоть он долго и скрывался. Выдала какая-то женщина. Русоволосый паренек, кажется, весьма приличный. Он сейчас в очень тяжелом положении – нет ни денег, ни еды.
Нерсес, как всегда делал в подобных случаях, каждый день тайком носил несчастному парню хлеба, табаку и еды.
Он сидел уже дней десять – пятнадцать, когда полицейский сообщил Нерсесу, что заключенный умер в тюрьме.
– Но он еще вчера был жив-здоров, – заметил Нерсес..
– Не знаю, ночью вдруг помер.
Нерсес засомневался, с чего бы это молодому здоровому парню взять и помереть, провел небольшое расследование и наконец выяснил, что бедного парня попросту убили в тюрьме по приказу серкомиссара.
За несколько дней до гибели, будто предчувствуя, он передал Нерсесу свой дневник и удостоверение личности.
Это был последний Армянин, сосланный в Дейр-эз-Зор из К-поля.
……………..
Развернутый доктором Метке госпиталь был намного больше помещений нашего представительства; я там часто бывал по делам.
В определенные часы доктор бесплатно принимал больных и даже выдавал им лекарства.
Если больные были Армянки, что случалось довольно часто, я исполнял обязанности переводчика, когда случайно оказывался рядом.
Но однажды доктор сам вызвал меня.
У него сидели женщина и девочка-подросток с обвязанной головой.
– Больная, – объяснила женщина, – вот эта девочка.
– Что с нею? –спросил я.
– Глаза не видят.
По указанию доктора женшина развязала ребенку голову.
Это была красавица-девочка едва тринадцати – четырнадцати лет, с золотыми шелковыми волосами, нежными чертами лица, мягкой белой кожей.
– Вы откуда? – спросил я.
– Из Измита, – ответила женщина.
Было видно, что она из состоятельной семьи, говорила на очень чистом армянском и даже немного знала французский.
Доктор внимательно осмотрел глаза ребенка.
– Сколько времени она не видит? – спросил он.
– Больше трех месяцев.
– И вы привели ее ко мне только сейчас?
– Что же делать, – сказала женщина, – пока ее муж был здесь, это было невозможно, потому что он запрещает. Сейчас вот уехал на несколько дней в деревню, я и воспользовалась возможностью.
Я перевел доктору ее слова.
– Что, – закричал тот, вскочив с места, – этот ребенок замужем!?
– Да, за сорокалетним Арабом. Он, рассердившись, так ударил бедную девочку по голове кулаком, что она без памяти свалилась на пол… А через неделю глаза начали слепнуть.
В продолжение всего этого разговора несчастный ребенок сотрясался в рыданиях.
Доктора Метке эта история взволновала до крайности:
– Что за дикость! Что за неслыханное зверство! – восклицал он.
Когда наконец успокоился, стал обследовать снова.
– Если бы пришли сразу, – наконец сказал он, – я бы помог, а теперь уже очень поздно.
Тем не менее он дал лекарство, сказал несколько обнадеживающих слов и проводил их к двери.
Когда те вышли, он сказал мне:
– Бедная девочка, она обречена на слепоту.
Измученное лицо этой несчастной малышки из Измита много дней стояло у меня перед глазами.
* * *
Очень трудно назвать число армянских женщин, девушек и детей, находящихся у Арабов Дейр-эз-Зора и у турок. Самые осведомленные говорят, что их около двух тысяч, однако называют и большие цифры.
Были арабские шатры, в которых находились по три-четыре Армянки.
Глава муниципалитета, один из городских эшрафов, очень богатый человек, имел жену-армянку, которой, судя по всему, отдавал предпочтение в своем гареме. В доме прислуживали несколько других Армянок.
Про начальника почты говорили, что он взял в жены и затем выгнал больше тридцати Армянок.
У каждого полицейского, каждого военного, каждого чиновника в доме была, по меньшей мере, одна Армянка.
Весьма часто, проходя по улице, мы слышали за решеткой арабских домов женские голоса и армянскую речь.
Иногда они подзывали меня к себе и начинали говорить по-армянски.
Эти женщины в основном были из-под Бурсы и Харберда, хотя среди них можно было встретить и адабазарских, и измитских, и партизакских, и айнтапских, и не только их.
Необходимо признать, однако, что некоторые из них были весьма довольны своей жизнью и никогда не выражали желания вернуться на родину, где, может быть, никого из их родных уже не было в живых.
Маленькие девочки превратились за эти годы в совершенных Арабок и уже забыли свой родной язык.
В Эль-Пусейре, рядом с селом, в арабском шатре жила одна такая девочка лет восьми – девяти.
То, что это не Арабка, а Армянка, было видно по чертам ее лица. Мы стали расспрашивать о ней Абдуллу, хозяина шатра, нашего знакомого.
– Да, – отвечал он, – девочка Армянка и уже два года живет у нас.
Мы позвали ее к себе и начали расспрашивать.
Если вопрос задавали на арабском, она отвечала, когда переходили на армянский – замолкала.
Спросили, кто она по национальности.
– Не знаю, – ответил ребенок.
Наконец, после увещеваний Абдуллы призналась, что Армянка и рассказала, что ее отца убили турки, а мать утопили в Евфрате.
Она почти забыла армянский и говорила на нем с большим трудом.
Сегодня в Месопотамии остаются, может быть, около десяти тысяч таких мальчиков и девочек.
В женских мастерских жили больше шестидесяти детей, которые, конечно, не могли работать в полную силу, но зато получали хлеб и еду.
Если какому-нибудь ребенку удавалось подойти к Сеиду Хамид-бею и попросить взять его в мастерские, командующий никогда не отказывал, так что в конце концов начальник мастерских сотник Ихсан-эфенди, в общем-то человек добрый, был вынужден пожаловаться мутессарифу на командующего и попросить того не присылать больше никого, потому что в мастерских уже не было на всех ни места, ни хлеба, ни еды.
Однако, несмотря на это, Сеид Хамид-бей продолжал посылать детей в мастерские.
Рассказывали, что этот военный Араб, так благосклонный к Армянам, в начале войны, будучи под Битлисом, сильно преследовал Армян и отличился как слепое орудие иттихадистов.
Не знаю, насколько справедливо это обвинение. Но что в Дейр-эз-Зоре Армяне никогда не имели повода быть недовольным им, а наоборот, всегда находились под его защитой – правда.
Раздан МАДОЯН