Наступила ночь. Меня пробирала дрожь – дрожали руки, ноги, голова. В висках колотили молотком, в ушах шумело, голова становилась то тяжелой, то пустой и легкой. Я не понимал, где мы и сколько еще ехать. Возница нахлестывал волов. Вдалеке грохотал гром; его эхо, перекатываясь, достигало нас. Мгла вокруг постепенно сгустилась настолько, что нельзя бы отличить небо от земли. Далеко впереди виднелся огонек; его неподвижность выдавала в нем костер. Слева, намного ближе, сверкал луч света. Мы ли приближались к нему, он ли к нам, не знаю. Арба с протяжным скрипом свернула налево. К нам подходил какой-то человек с лампой в руке. Возница остановил волов и побежал к нему. Достал письмо, показал и начал что-то говорить. Человек повертел письмо под лампой, осмотрел конверт и вернул аробщику, опустив лампу вниз. Аробщик с письмом в руке тыкал в разных направлениях, упорно продолжал говорить. Наконец они вместе подошли к арбе. Это был рослый жандарм. Посмотрел на меня при свете лампы и, качнув ею, крикнул:
– Иди сюда…!
Я слез и пошел за ним. Перед нами во тьме стало вырисовываться какое-то здание. Увидев освещенный балкон и край длинной широкой тахты, я вспомнил караульню на плато. Вошли в какой-то узкий проход. Жандарм толчком отворил дверь, втолкнул меня внутрь и запер. Где это было, что это было – не знаю. На мгновение показалось, что передо мной монотонно бубнящие люди:
– Бу-бу-бу-бу….!
– Кто это..?
В ответ ни звука. По телу пробежали мурашки… Показалось, или в самом деле кто–то говорил, я так и не понял… Откуда-то со всей силы подул ветер, колотя дверью о притолоку. Понятно, значит, все-таки ветер… И действительно, ветер пронзительно свистел и завывал. Если хорошо присмотреться, то можно было различить на фоне непроглядной тьмы окно. Едва я сделал два шага от порога, как вдруг снова послышалось:
– Бу-бу-бу-бу….!
У меня подогнулись колени, земля закачалась под ногами.
– Бу-бу-бу-бу….!
Казалось, справа и слева от меня шипели, вытянув шеи, черные гуси… И под землей словно катили пустые бочки.
– Бу-бу-бу-бу….!
Будь я здоров, на меня бы это, конечно, не подействовало …
– Бу-бу-бу-бу….!
В ушах раздавалось непрерывно:
– Бу-бу-бу-бу….!
Б-ррр!. Я в ужасе сделал несколько шагов, натолкнулся на стену и упал…
– Бу-бу-бу-бу-у-у….!
Я думал, что звуки раздаются из-под земли… И говорил сам себе: “Прекрати паниковать, соберись с духом”.
В полудреме, объятый сомнениями, я услышал под стеной шаги … Донеслись обрывки слов на турецком, понемногу переходящие в гвалт… Во дворе были люди. В окне слева иногда можно было различить мерцающие отсветы огня.
Вдруг послышалось:
– Слушай, парень, “майрик, майрик” – это что?
– “Майрик” – значит мать, – объяснил кто-то.
– Мало нам было отцов, так теперь еще и матери…
Раздался громкий хохот, перешедший в шум, в котором было не разобрать слов. В то же время слышался негромкий топот, будто поднимались на террасу и расходились по тахтам. Шум понемногу стихал и почти пропал, когда послышался прежний голос:
– Айда, ребята, подушками драться…
За повторяющимися “айда”, “айда” опять последовала суматоха. Временами голоса прерывались, замирали и слышался только топот, затем голоса вдруг снова усиливались и все смешивалось, поднимался невообразимый шум. Судя по всему, шла какая-то игра и ставки все время росли. Так продолжалось несколько минут, потом послышался треск тахт… Посыпались ругательства, прыгали то вверх, то вниз… Шла драка…. Под окном вроде душили кого-то ….
И вдруг начальственный окрик:
– А ну, прекратить!
В тишине слышался замирающий топот…
– Ребята, вам не стыдно?
Во дворе воцарилась полная тишина.
– Где ваш десятник?
– Эфенди..?
– Что за безобразие..!?
– Бей-эфенди, это Абдулла предложил драться подушками. Мы стали играть. Но Исмаил положил в подушку камень и ударил Абдуллу по голове. А Абдулла ударил Исмаила по яйцам. Потом земляки Исмаила напали на Абдуллу, а земляки Абдуллы напали на Исмаила и пошла драка…
– Что за дикое занятие, разве так играют?
– Подушек не осталось, все разодрали, повсюду пух и перья…
– Пусть придет с Исмаилом.
Снова началась глухая возня.
– Быстрее, быстрее…
Тишина.
– Клянусь, не моя это подушка. Не знаю, кто ее в меня запустил, я ее схватил, бросил в Абдуллу….
– Сказал бы, что по голове попал… Ты что, не понял, что в ней камень… Ты, можно сказать, от каторги спасся…. Только этого не хватало на нашу голову …
– Клянусь…
– Фикрет-эфенди, слава Аллаху…!
– Айда, всем вон отсюда… Сейчас тронемся.
С топотом ходят по тахтам, спускаются, начинают говорить все вместе…. За дверью послышались шаги, и я едва успел понять, что идут ко мне, как дверь внезапно распахнулась и со всех четырех сторон послышались те же потустороннеие звуки:
– Бу-бу-бу-бу….!
По телу прошла дрожь, но прежде чем я успел овладеть собой, вошел рослый жандарм, за ним другой, полный, которого я смутно припомнил, за ними еще человек пять-шесть, пестро одетых и с оружием. Я поднялся на ноги, отошел к стене.
– Это кто такой..? – обратился толстяк к рослому жандарму, удивленно глядя на меня.
– Арестант, перевозят из Хавзы в Кавак, – объяснил высокий жандарм и поставил лампу на тахту справа от входа. Камера оказалась просторной комнатой с земляным полом; тахты занимали меньше трети.
– Откройте двери! – закричал толстяк.
Я успел заметить низенькую и узкую дверь слева от входа под стеной; меня поразили доносившиеся оттуда голоса…
О, Боже мой, что это было…! Голова кружилась; я бы упал, если бы не соскользнул по стене на пол; в глазах то и дело темнело… Из-за двери друг за другом выходили знакомые мне люди… Петросян, Карапет из отеля “Измир”, Татарян, Езекелян, Хаджи, эконом братец Габриел, рослый четвероклассник Межлумян, бросивший школу и занявшийся портняжеством могучий Киракос и многие-многие другие. Они выходили след в след истощенные, бледные как смерть, крайне сосредоточенные, осторожные, словно чего-то ищущие…Почти все бросали на меня взгляд и сразу отводили глаза… Большинство с узелками, котомками… Каждого выходящего сажали на пол; сколько их было, не помню: может, пятьдесят, а может – шестьдесят человек… Комната почти наполнилась… Я окаменел, не зная, что сказать и что делать…
– Сейчас вы отправляетесь, скоро подъедут арбы и каждый поедет к своей семье, -сказал толстяк и вышел.
За порогом, в коридоре, во дворе слышались уже знакомые мне голоса. Высокий жандарм вместе с оставшимися внутри четниками поднялись на тахты и, повесив лампу на толстый столб, сняли с него подвешанные узелки с хлебом, сыром и луком, принялись за еду.
Сидящих внизу, очевидно, уже ничем нельзя было удивить; они были еще более усталыми, смирившимися, чем самсунцы из прошлого этапа. Кто-то шепотом переговаривался с соседями, кто-то развязывал, завязывал или перебирал свое нехитрое имущество, большинство молча смотрели на меня, подняв головы. Я отрицательно покачал головой; что это должно было означать, не знаю…. Теперь все смотрели на меня, а я боялся открыть рот…
– Мусью Ваан, ты как здесь оказался..? – прошептал сидящий ко мне ближе всех Карапет.
– Везут обратно, не знаю…
– Откуда вас вернули…? – спросил Езекелян.
– Из тюрьмы в нижнем городе…
– Из тюрьмы в опасном городе…
– Внизу опасно..?
– Опасно…
– Резня уже началась..? – обыденным тоном осведомился Татарян.
– Если доберетесь до места невредимыми, постарайтесь ни в коем случае не идти дальше…
Мои слова прозвучали как смертный приговор; не знаю, стоило ли так говорить…
– Вас зачем сюда привезли..? – обратился я к Карапету.
– Нас из Чахалли поздно выслали, сказали, что оставят в Каваке. Но погнали дальше; возле гор Карадага началась буря. Мужчин высадили из ароб, сказали, что гору будем переходить пешком. Немного продержали на вершине, но арбы не приехали; нас пригнали сюда, ждем, когда будут арбы. Ветер был страшный, еле сюда добрались. Мы потеряли надежду, что выживем, мусью Ваан, но, видно, еще не закончились наши мучения…
– Что у тебя с глазом, мусью Ваан..?
– Ударили…
– Вас докуда погнали..? – снова спросил Езекелян.
– До Элеви…
– Не сметь говорить на армянском! – вдруг заорал жандарм. Мы замолчали. В углу передо мной сидел Хаджи. Я вспомнил управу, его заботу обо мне, его бурную ярость против тех, кто был готов стать турком.. Теперь Хаджи мог быть доволен: горожане, сельчане, взрослые и дети, мужчины и женщины шли и шли на голгофу, неся свой крест…
Откинувшийся к стене Хаджи был похож на распятого. Свет плошки поверх голов сидящих иногда падал на его бледное лицо. Широко раскрыв глаза, он сосредоточенно смотрел на меня. Хотел ли он сказать мне что-то, не знаю. Сидел боком. Боже мой, как он изменился: на лице торчали одни кости, он был похож на мертвеца, жили одни только глаза. Рыжеватая борода сбилась в сторону, волосатая грудь обнажилась, феска сползла на лоб. Вдруг он поднял голову и под тусклым светом взглянул прямо на меня, строго, как лик с иконы. Меня словно ударило молнией, казалось, что он был недоволен мною… Интересно, что он хотел сказать?.. Его широко раскрытые глаза вдруг засверкали… Показалось, что хочет перекреститься, но рука бессильно упала… Смотрел, смотрел и вдруг согнулся, упал…
Во дворе была суматоха. Внутри – растущее беспокойство и доводящее до безумия нетерпение.
– Идут…
– Дошли…
– Наши…!
– Неужели..?
– Не слышишь, что ли..?
– Слава Тебе, Господи..!
– Боже мой, ты..?
Скрип ароб, крики женщин, ругань возниц в одно мгновение подняли во дворе такую суматоху, что ничего невозможно было понять. Четники вышли во двор. Жандарм, стоя на тахте и держа в руке лампу, все еще флегматично жевал. Возле здания появился толстяк.
– Айда на выход!
Все разом поднялись и собрались у двери…. У меня голова шла кругом, мне казалось, я верчусь, как юла; на какое-то мгновение перестал видеть и слышать, затем все перемешалось – и здесь, и во дворе… Кто-то подошел и сунул мне кусок хлеба… Межлумян, из моих учеников; он хоть и был моложе, на линейке становился рядом со старшеклассниками… Я вдруг заметил, что в комнате, кроме торчащего на тахте жандарма, больше никого нет.
– Встать! – снова закричал жандарм. Я поднялся. Жандарм неожиданно спрыгнул с тахты с лампой в руке и остановился в углу… Скорчившийся Хаджи остался сидеть, … Жандарм оглядел его при свете лампы, попробовал приподнять голову. Тень Хаджи на стене стала длиннее. Жандарм отступил на шаг, секунду смотрел потрясенно, потом подошел к двери:
– Эй, кто-нибудь, идите сюда!
Суматоха во дворе все еще продолжалась. Вошли трое турок дикого вида. Казалось, они собираются кого-то задушить или разорвать. Жандарм, присев перед Хаджи на корточки, тряс его при свете лампы.
– Эй, видно, он уже умер… Уберите, вытащите его вон…!
Хаджи и в самом деле умер. Голова упала налево. Безжизненно болтались изможденные руки, ноги были словно тряпичные… Его волоком потащили наружу. Дверь со стуком захлопнулась, и все опять погрузилось во тьму…
…Не знаю, сколько прошло времени, когда я поднял голову и в темноте разглядел в углу человека, который теребил на голом запястье какую-то связку, похожую на четки.
– Ты кто..? – спросил я.
– А ты не помнишь..?
Нет, я его не помнил.
– Я карлик…
– И что ты вертишь в руке? – спрашиваю я, удивленный шелестом необычных четок.
– Высушенные уши. Уши твоего товарища тоже здесь, могу показать, если хочешь…
– О, знаю, знаю. Не надо, не верти, хватит! – говорю я и снова проваливаюсь в сон…
Ваан МИНАХОРЯН
Перевод с армянского Раздана МАДОЯНА