Обычно человек, приближаясь к другим культурам, сначала будет искать в них только хорошее. На экзотике не только глаз отдыхает, но и в целом все миросозерцание. Даже те агрессивные выпады автохтонов, которые все равно со временем появятся, вы будете оправдывать до поры до времени. Пока вы видите не народ, а просто его человека.
Ты видишь, как продавец с утра моет стекла в своем магазине. Пьет кофе с подругой в Кызылае.
Как старая женщина в хиджабе кормит кошек и оставляет в пакете хлеб, повесив его на забор.
Как охранник в музее, где потом убьют русского посла, сам предлагает сфотографировать вашу компанию.
Как турок летит из Франкфурта-на-Майне с детьми домой и говорит с дочкой лет девяти по-английски.
Как пожилой мужчина, сидя рядом в автобусе, куда тебя могут запустить бесплатно, потому что в Турции карты продаются только на улице, спрашивает, как произносится это слово по-английски. Рассказывает, что дочь в Австралии, сам вышел на пенсию, был инженером, и вот теперь, чтобы не скучать, учит язык, чтобы навестить дочку и удивить ее.
Ты встречаешься со старшей коллегой по работе в Мировом нефтяном совете, и она ведет тебя в свое любимое кафе и угощает за свой счет мантами — в Турции они очень маленькие, раза в три меньше наших пельменей. А потом еще перед конференцией заводит к своему цирюльнику и снова оплачивает твой счет…
Твой мартовский Стамбул был безлюдным. Шесть часов утра. Через полчаса ты видишь, как в остатках ночи догорают фонари, освещающие Голубую мечеть. Через мгновение они выключаются, и резной темный остов чужой святыни теперь стоит на фоне начинающегося опалового, влажного утра.
Чистые, радостные улицы раннего Кызылая, номера автобусов, запах свежего хлеба. Потом днем ты видишь, как молодежь с красными флагами бастует против вторжения в Сирию. Сердце снова радуется: кажется, что все еще можно остановить.
Как почувствовать во всем этом запах крови от миллионов смертей? Не просто трагедий, а наслаждения от того, что они совершаются твоим штыком, твоей рукой, сажающей жертву в котел с кипящим маслом?
Ты еще долго пытаешься оправдать движение человеческих масс, кочевья, войны и голодные стада лишь тем, что земля — божья. Запах любви и хлеба, материнского молока сильнее, чем запах крови и пепелища.
Но однажды ты возвращаешься в свой дом и видишь эту страну в зеркалах чужой памяти. Твоя же еще сопротивляется и не желает видеть того, что в этой стране, которую ты почти полюбил, меняются только верхние слои земли и человека, который живет на ней и пасется. Так и тбилисские армяне говорили мне, что нет соседа лучше азербайджанца. Это он первым придет к тебе на помощь. До той поры, пока он и еще пара таких же добросердечных не объединятся в группу. Свежий хлеб, который он давал тебе, твердеет и превращается в камень.
Потом он скорбит, машет топором, пишет про трагедию Ходжалы в твой чат в папку «другое». Вместо того, чтобы нормальной человеческой жизнью, интеллектуальными и просветленными чертами лица доказать свое превосходство и правоту, он к чему-то пишет матами о твоих гендерных признаках. Как и почему эти слова монтируются у него с детьми месхетинцев, которые гибли несколько раз по вине таких же, как он?
И ты уже видишь на карте не те города, где раньше была пустынная местность, где почти каждое дерево посажено человеком, где запах жареных каштанов, и район Этимесгут, где, да, в каждой парикмахерской был вывешен портрет Ататюрка. Но какая разница, если за тобой на рынке бежал торговец яйцами, чтобы любезно завернуть в бумагу твой товар… Ты видишь и слышишь только кровь. Еще немного, и она пропитает даже тот хлеб, что ты здесь ел…
Валерия ОЛЮНИНА