Из серии «О Войне и Победе»
Различия между представителями двух метацивилизаций (кочевничество – оседлость) носят глубинный характер и затрагивают все, без исключения сферы человеческой деятельности. Очень ярко, например, различные цивилизационные воззрения проявляются в институте семьи. Так, многие удивляются, что в среде кочевых народов повсеместно распространены браки между ближайшими родственниками, явление, резко осуждаемое в оседлом мире, в котором наблюдается трепетно-уважительное отношение к двоюродным братьям и сестрам. Между тем, кровосмесительные браки объясняются кочевым бытом, когда бродящая в бескрайних просторах степи юрта (семья) просто не имела возможности выбора жениха или невесты.
Кочевое скотоводство не требует больших затрат людских резервов, одна (юрта) семья способна обеспечить себя не только всем необходимым, но и обеспечить прирост продукта для обмена. Увеличение количества членов юрты практически не могло влиять на благополучие семьи, то есть увеличение голов стада. По этой причине кочевые племена не были заинтересованы в увеличении количества членов племени. В этих условиях страдали молодые люди, лишенные возможности выбора супруги. Приходилось, ради продолжения рода, жениться на той, что, грубо говоря, «подворачивалась под руку». А таковыми могли быть только ближайшие родственники, ибо кочевая семья (или род) подолгу вела обособленную жизнь. Подобные семьи (роды), основа которых заложена на браках между близкими родственниками, принято называть кровнородственными.
Традиция «узаконенного инцеста», таким образом, имеет к исламской религии лишь опосредованное отношение: родившись в среде кочевых племен, в том числе и арабов-бедуинов, она затем, вместе с религией, получила закрепленное традицией «право на жизнь» среди верующих мусульман во всем мире. Между тем, мусульманское право – шариат – родившееся гораздо позже самого ислама и составленное при активном участии иранцев и оседлых арабов (феллахов), строго запрещает инцест. В шариате указано, что кровосмесительные браки, помимо инцеста, влияют на разрушение отношений любви и уважения. Шариат не допускает браки между кровными родственниками по прямой восходящей и нисходящей линии, а также кровными родственниками по прямой восходящей и нисходящей линии его родителей. Тем не менее, этот постулат мусульманского права имеет разную степень влияния в различных цивилизационных обществах. Мусульмане, представители кочевого мира, предпочитают совершенно «не замечать» этого требования шариата, и воспринимают «узаконенный обычаями инцест» как нечто естественное. В то же время оседлые мусульмане по сей день избегают кровосмесительных браков.
Отрицательное отношение к кровосмесительным бракам наблюдается в оседлом мире издавна. Так, в книге Н. Бичурина «Китай в гражданском и нравственном состоянии» приведен любопытный исторический документ, в котором предписано, что «Два дома однофамильные, то есть имеющие одно прозвание, не могут вступать в брачные связи, хотя бы они выше ста колен не имели никакого родства между собой». Обычно, однако, в оседлом мире запрет распространялся лишь до седьмого поколения, или, как образно звучит в армянском языке – до седьмого пупка. Древнеиндийские стихотворные смрити называют браки внутри готров (родов) недействительными, а дети от таких браков не признавались законными.
Немного отклонившись от основной темы, заметим, что кочевникам нередко «подворачивались под руку» и животные – овцы или ослики – а также «партнеры» мужского пола. Мужеложство и скотоложство, весьма распространенные в кочевом мире явления, зародившиеся в силу отсутствия или недостатка представителей противоположного пола. «Первая жена турка – ослица», – эта пословица родилась в тюркской же среде, и, как и практически все пословицы всех народов, отражала реалии быта и взаимоотношений породивших их народов. Заметим также, что недостаток представителей противоположного пола стал основанием для обычая, когда брат был обязан взять в жены вдову умершего брата.
И еще два слова о животных. Для выражения восхищения любимой женщиной представители многих народов сравнивали их с различными животными: газель, марал, джейран… Кочевые народы Центральной Азии любят сравнивать глаза любимой с глазами барана. «Твои глаза как у барана», – это не ирония и не признак пренебрежения и, тем более, не оскорбление, это – искренне восхищение и даже признание в любви. Сравните упомянутое еще Гомером слово “волоокая”, ныне употребляемое и в русском языке. Баран – кормилец кочевых народов Евразии, в то время как трудяга вол – оседлых народов того же материка. А кормилец (кормилица) – всегда прекрасен.
Особого разговора требует отношение представителей двух взаимоисключающих цивилизаций к детям. Рождение ребенка в семьях оседлых народов – событие вселенского масштаба, с этого момента мир вращается вокруг ребенка, все помыслы и устремления семьи направлены на благо маленького существа. При этом ребенок воспринимается как дитя народа, сын (дочь) Родины. Новорожденному радуются все, даже люди, отношения которых с родителями ребенка нельзя назвать идеальными. Рождение ребенка – примиряющий и умиротворяющий фактор, символ продолжения семьи и народа. Беззаветная любовь и бесконечная жертвенность – пожалуй, только так можно охарактеризовать отношение к детям в оседлом мире.
Иное отношение к ребенку у кочевых народов. Спокойное и даже пренебрежительное отношение к женщине, и ослабленное чувство жертвенности по отношению к детям, это – отличие, присущее кочевым народам.
Сапармурат Ниязов (Туркменбаши) в своей знаменитой книге «Рухнама» рассказал поучительную туркменскую притчу. Привожу ее дословно. «…В давние времена одной семье надо было спасаться от врага. Но куда убежишь, если в доме всего один конь, а ездоков много? И тогда глава семьи рассудил так:
– Жену можно найти, детей – родить, а вот брата взять негде, – и, оставив жену и взрослого сына, сел в седло вместе с единственным братом и ускакал от врага».
Невозможно представить, чтобы подобная притча могла зародиться в оседлом мире, да еще и имела назидательный, воспитательный характер. Мужчины, оставившие свою семью на уничтожение и убежавшие от врага, в оседлом обществе, возможно, также имели бы шанс запомниться в притчах, но ровно с противоположным знаком: в качестве невиданных подонков и трусов. Между тем, Туркменбаши искренне восхваляет воспетую в притче братскую любовь и предваряет ее словами: «Расскажу вам одну притчу о том, как почитает туркмен и своего брата». В притче, кстати, отражена еще одна особенность кочевых племен: отступление перед природными или внешними вызовами.
Притчи, эпосы, пословицы, вообще, народный фольклор, как нельзя лучше отображают менталитет и мировоззрение народа. В армянском эпосе «Давид Сасунский» рассказывается интересный сюжет. Жена Мгера Старшего, Армаган, дала обет сорок лет не подпускать мужа к супружескому ложу. Однако после настойчивых уговоров Мгера, подкрепленных авторитетом церковных деятелей, изменила свое решение:
Я дверь открою, ты войдешь,
Нарушим клятву мы,
У нас родится сын потом,
Но мы с тобой умрем…
Мгер отвечал жене знаменательными словами:
Пускай нам сына бог пошлет…
И не потухнет наш очаг…
Когда ж умрем –
Сын будет жить за нас,
И снова в нем мы оживем,
И с нами род наш не умрет!
Они умерли для того, чтобы мог продолжиться срок и смысл их жизни, продолжиться в сыне – наследнике. Они умерли потому, что «Сын будет жить за нас…», а, значит, «род наш не умрет».
Между тем, мне известны два случая времен Арцахской войны (в одном из них я был очевидцем), когда покидающие места боевых действий закавказские турчанки пытались не допустить проверки грузового транспорта армянскими воинами, угрожая выбросить своего грудного ребенка из кузова машины: «Подойдете, брошу ребенка». И оба раза исполнили угрозу. Женщины прятали под юбками собственных мужей, и готовы были ценой жизни ребенка спасти мужа от плена. Явление, совершенно невозможное в оседлом мире, в котором ребенок представляет наивысшую ценность семьи. В кочевом мире муж – кормилец, добытчик (неважно, грабежом, или честным трудом), а, значит, ценится выше ребенка, который пока является «лишь» потребителем. С возрастом значение ребенка, естественно, увеличивается, и когда уже он сам становится добытчиком, то получает «право» равноправного члена семьи.
Не исключено, что, как считает В. Поликарпов, более слабая привязанность к детям объясняется стремлением к ограничению прироста населения – степь не имела возможности прокормить большое количество людей. Поликарпов пишет, что (кочевники) «Зимой ребенка бросали в снег, а затем кутали в тулуп: если он оставался жив — вырастал богатырем. Юношей посылали в набег на соседей: убьют — новый вырастет, привезет добычу — станет героем». Л. Гумилев – «пламенный певец кочевого мира» – оправдывал эту особенность кочевников, утверждая, что подобное отношение к детям – «оригинальный способ этнического существования, не похожий на привычные нам, но отвечающий потребностям самих кочевников».
Л.Гумилев прав, хотя и не объясняет «оригинальный способ этнического существования». Между тем, как уже было сказано, прирост семьи и, в целом, населения, не отвечал стремлениям и потребностям кочевых племен. Отсюда и селективное ограничение роста населения. Именно селективное, особенно необходимое в частых рождениях от кровосмесительных браков. Правом на жизнь обладали здоровые, крепкие дети, способные пасти скот на обширных пространствах, принимать участие в охране племени и набегах на поселения оседлых народов
Что касается приведенного В.Поликарповым примера, то в нем нам особенно интересно упоминание о способе, с помощью которого можно стать «героем» Именно об этом мы поговорим в заключительной части статьи.
Левон МЕЛИК-ШАХНАЗАРЯН